В Татарском государственном театре кукол – премьера «Адәмнәр» («Люди») о голоде в Поволжье 20-х годов XX века. За сценическим решением повести Галимджана Ибрагимова следил культурный обозреватель «Казанского репортера».
Об этом в Советском Союзе предпочитали публично не говорить, но сейчас все средства массовой информации буквально взорвались: как же, такая дата – столетие голода в Поволжье. Хотя кто и когда определил эту дату и ареал, остаётся неизвестно. Ведь голод затронул не только этот регион, да и случаи массового голодания начали регистрироваться уже с осени 1920 года. На зиму 1921-1922 годов пришёлся пик этой трагедии.
Но для Ильгиза Зайниева инсценировка страшной в своей натуралистичности повести Галимджана Ибрагимова – не забег на короткую «датскую» дистанцию. Он вовсе не стремится отметить «галочкой» на календаре событий разрешённый к поминанию исторический этап. Мысль о спектакле в нём жила давно – если не всегда. И когда он принял на себя руководство Татарским государственным театром кукол «Экият», то уже на первой пресс-конференции твёрдо заявил: буду ставить «Адәмнәр».
Повесть Ибрагимова, написанная сразу же по горячим следам событий в 1923 году, вызвала широкий отклик в литературно-критической и литературоведческой среде. В ней принялись искать то, чего в ней не было. Если люди с голоду едят собак, кошек, доходят до того, что едят себе подобных и даже своих детей, почему автор не показал, каким образом советская власть помогала голодающему населению? Писатель должен был показать эту помощь. И если не сделал этого, то только потому, что сам идейно ущербен, ему доставляет удовольствие смаковать какие-то странные натуралистические картины.
Не буду, не хочу перечислять имён тех, кто так интерпретировал «Адәмнәр». Их голоса и сейчас ещё звучат в научных исследованиях литературоведов. Кому станет интересно, тот их найдёт.
Галимджан не считал нужным скрывать свои взгляды. И через четырнадцать лет писатель всё же был репрессирован, его произведения были изъяты из библиотек, а имя запрещено к употреблению. «Адәмнәр» даже в начале этого века напечатали лишь очень ограниченным тиражом.
Из заметок о голоде Сергея Ингулова :
«Голод в 1921-22 годах жесточе, чем во все предыдущие голодные годы. В Поволжье голодает семнадцать губерний, на Украине пять, голодает Крым, испытывает острую нужду Юго-Восточная область. Всего по данным Центрального статистического управления тронута голодом площадь с населением в тридцать пять миллионов, то есть четверть всего населения страны. Это следствие засухи и семи лет систематического разрушения крестьянского хозяйства под влиянием империалистической и затем гражданской войны. Из общего числа населения семнадцати поволжских губерний, официально признанных голодающими, 26 123 000 человек, голодает 14 168 000 человек».Раздвигается занавес с весёлой птичкой-эмблемой театра, и мы оказываемся в странном пространстве – дощатом коробе, заполненном снегом. В центре стоит прямоугольный ящик с глухой крышкой – по-видимому, ларь для муки. И вместо неба – дощатый навес. Сценография Сергея Рябина удивительно проста и строга. И это настраивает зрителя на нужную тональность восприятия всего происходящего. Придерживаясь принципа, что на театральной сцене не должно быть лишнего, художник-постановщик спектакля выстраивает не просто фон, а создаёт пространство как предмет сугубо утилитарный, и актёры могут использовать его как хотят.
Этот прямоугольный ящик с глухой крышкой – и дом главного героя, и его постель, и внешний уличный атрибут, и «ящик Пандоры», из которого по миру разлетелись все несчастья и бедствия, на дне, под захлопнутой крышкой, осталась лишь надежда.
Гарай, постаревший прежде времени, в исполнении завораживающего Дилюса Хузяхметова , ищет еду. Он ковыряется в снегу, выкапывая оттуда полиэтиленовые пакеты с какой-то гнилью, и тут же отправляет эту мерзость себе в рот.
– Стоп! – говорю я себе. – Разве век назад уже были полиэтиленовые пакеты?
Но этот атрибут современной жизни, – обычный фасовочный пакет впервые был произведён в США в 1957 году, пакеты с ручками – ещё на полтора десятка лет позже, а в нашу страну они пришли лишь как экзотика в начале 1980-х годов, – будет вновь и вновь возникать в спектакле. И постепенно пакет-«майка» превратится во вневременной символ голода.
Как некой условностью станет восприниматься поиск – и нахождение! – в страшные моровые годы гнилых отбросов еды. Кто их выбрасывал, если четверть всего населения страны готовы были съесть – в буквальном смысле – даже друг друга?
Раскапывая сугробы, Гарай вдруг ощущает на себе цепкие пальцы. Дама, вставшая из земли, душит его, забирается ему на плечи, преследует его на протяжении всей истории, дразнит и искушает его. Это материализованный Голод в воплощении Альбины Шагалиевой .
Игра этой актрисы – настоящее потрясение. Сгусток энергии, выплеск эмоций, взрыв потаённого темперамента – всё это и многое, многое другое заключено в лукавом прищуре её глаз, саркастической улыбке, вкрадчивых обертонах голоса.
Но на ней – не только Голод.
Мгновенное перевоплощение – и она душа кукол, оживающих в её руках. Она –жена Гарая, она – его дети, сын Зайни и дочь Нафиса, она – его соседи… Каждый раз разная, каждый раз с индивидуальными чертами характера. Так, умирая от голода, жена Гарая по-прежнему переживает, чтобы никто в семье не остался обделённым и хоть ложку похлёбки из сваренной муки съел. Сын, стараясь отвлечь младшую сестрёнку от мыслей о еде, учит вместе с ней сказку Габдуллы Тукая о лесном чудище. Соседка, уличённая в людоедстве, ищет бессмысленные оправдания своего поступка…
И за каждым из персонажей встаёт та самая правда факта, которая заставляет зрителей вжаться в кресла от ужаса.
Из рассказа свидетеля, опубликованного 21 января 1922 года в газете «Правда»:
«Как сумасшедшие бросились мы к своей маленькой корзинке, чтобы дать погибающим детям по кусочку хлеба. Но мать не выдержала, спустилась с постели и на коленях стала упрашивать, чтобы мы поскорее убрали хлеб и не давали его ребятам. Хотелось выразить порицание этой матери, выразить своё возмущение; но слабым плачущим голосом она заговорила: – Они больно мучились семь ден, а потом стали потише, теперь уже ничего не чувствуют. Дайте им спокойно умереть, а то покормите сейчас, отойдут они, а потом опять будут семь ден мучиться, кусаться, чтобы снова так же успокоиться... Ведь ни завтра, ни через неделю никто ничего не даст. Так не мучайте их. Христа ради, уйдите, дайте умереть спокойно…».Галимжан Ибрагимов описывает события без эмоций, он лишь документирует происходящее. Ильгиз Зайниев напротив – анализирует действия главного героя. «Душа была давно дешевле мяса». Это строка из стихотворения Максимилиана Волошина , написанного в один год с ибрагимовской повестью «Адәмнәр». И Зайниев шаг за шагом прослеживает этапы этого обесценивания душ.
Первым шагом к этому становится продажа топора. Нет у Гарая орудия его труда – нет возможности честным путём заработать на еду. Точка невозврата пройдена. Теперь путь к пропасти расчищен.
Всё работает на образ грехопадения Гарая. Даже тела кукольных персонажей спектакля, сделанные Сергеем Рябининым из картофелин. Обезумевший отец слышит голос Голода, нашёптывающий о достоинствах своих детей: у дочери мясо помоложе, у сына вес побольше…
Из письма наркома здравоохранения Николай Семашко 27 января 1922 года членам Политбюро:
«Позволю себе обратить Ваше внимание на тот “пересол”, который допускает наша печать в противоголодной кампании, в особенности на умножающиеся с каждым днем сообщения якобы о растущем “людоедстве”. Принимая во внимание: 1) что многие из этих описаний явно неправдоподобны, 2) белогвардейская печать усиленно смакует “ужасы людоедства в Советской России”, 3) что вообще в свой агитации мы должны бить не на нервы чувствительных субъектов, а на чувство солидарности и организованности трудящихся – я предлагаю в партийном порядке предписать нашим органам: 1) строже относиться к печатанию сенсационных сообщений из голодных мест, 2) прекратить печатание рассказов о всяком “массовом людоедстве”».Политбюро поддержало Семашко.
В произведении Галимжана Ибрагимова мальчика, сбежавшего из дома, в городе настигнет смерть. В спектакле его судьба складывается иначе. Строгая беспристрастная документальность повествования Ильгизом Зайниевым дополнена поэтической образностью Хади Такташа , Дэрдменда и Габделжаббара Кандалыя .
Особенная роль в создании атмосферы отведена музыке спектакля. Эльмир Низамов рассказал с помощью струнного квартета – двух скрипок, альта и виолончели – иллюстративную историю языком музыки Стравинского , Хиндемита , Шостаковича , Шнитке и Губайдуллиной . Давно подмечено, что Низамову подвластно всё – от крупных классических форм до ярких глубоко индивидуальных миниатюр. Я, например, с удивлением наблюдаю сейчас за процессом появления его фортепианного цикла «Времена года». Музыка, созданная для «Адәмнәр», абсолютно не похожа на ранее созданное композитором.
Ориентируясь на минимализм сценографии и смысл спектакля – исследование нравственных переоценок, – Эльмир Низамов воссоздаёт в звуках и рушащиеся железные принципы, и надрывный плач сердца, и вселенскую скорбь, и масштаб происходящего.
Из рукописей доктора медицины Якова Виолина :
«По Татарской республике. С ноября 1921 года по май 1922 года случаев трупоедства – семьдесят два, людоедства – двести двадцать три. Уверен, эти сведения далеки от истины, действительная цифра в десять раз больше» .Но вот Голод отступает – причём в буквальном смысле, выпрыгивая из деревянного короба, – когда дно разверзшейся пропасти Гараем достигнуто, а дощатый навес неба неумолимо надвигается на без времени постаревшего мужчину. Мир – или сам Бог? – закрывает эту страницу Книги жизни. И кто не уцелел, кто умер прежде своей физической смерти, оказывается погребённым во всё том же прямоугольном ящике с глухой крышкой только чуть больших размеров.
Занавес закрывается.
И нет сил аплодировать блистательной игре актёров.
Настолько силён пережитый катарсис, нравственное очищение в результате пережитого за эти полтора часа душевного потрясения.
И только сейчас начинаешь понимать, насколько грандиозно, безгранично то, что сотворили кукольники. Отныне ты не сможешь жить как прежде. Люди и куклы изменили тебя до самых глубин души. И оттуда – из глубины – взываешь об отпущении грехов и тех, кто не устоял в битве тьмы и света, и тех, кому ещё предстоит пасть…
Остаться Человеком в любой ситуации дано не каждому.
Ильгиз Зайниев со свойственной ему ранимостью напомнил нам об этом, в очередной раз доказав, что игра в куклы – далеко не детская забава, а «Экият» сегодня один из сильнейших театров страны.
Зиновий Бельцев.
